Гай Дойчер "Сквозь зеркало языка". Рецензия + читательский дневник.
Когда я впервые взял эту книгу в руки, то изначально предполагал, что эта книга — очередной лингвистический труд в стиле википедии или сборник философских мышлений автора, как мне изначально показалось, учитывая "быструю пробежку" по книге и по разбираемым ею аспектам. Но как оказалось, эта книга — нечто большее, чем простой сборник открытий: автор рассуждает о интересном и до сих пор не решенном вопросе: так влияет ли наш язык на образ мышления? Автор считает, что да, сами понятия и "триггеры" культуры и мышления закладываются языком там, где обычно их не ищут. Автор аргументирует свою позицию многими работами и трудами. Причём Дойчер так умело и плавно перетекает от одной теории и темы к другой, что образуется чёткая логическая последовательность, многая говорящая и проходящая красной нитью сквозь всю историю лингвитики и биологии: от ламаркизма до современной синтетической. Дойчер умело анализирует труды и "анализы на анализы", но при этом ничуть не теряет хода мысли и остаётся самокритичным.
В заключение я могу сказать, что я до сих пор так и не понял, к какой сфере же можно отнести книгу, да и можно ли вообще это сделать? Данный труд, включающий в себя культуру, цветовосприятие, ориентацию в пространстве, физику, биологию, антропологию, лингвистику и прочие аспекты ещё раз доказывает, насколько же многогранен наш мир, в частности, человек.
Когда дело доходит до «центрального открытия» насчет равной сложности всех языков, лингвисты никогда не спешат сообщить, где, когда или как было сделано это открытие. Они говорят: «Просто поверьте, мы знаем». Так вот: не верьте! Мы понятия не имеем!
Мало какие переживания взрослых могут соперничать с приступом подросткового философствования поздней ночью.
Соглашаясь с коллегами, научной карьеры не сделаешь.
Массовая амнезия в истории науки
Нет такого языка – даже у самых «примитивных» племен, – который по своей природе непригоден для выражения самых сложных идей.
В утверждении «все языки одинаково сложны» столько же смысла, как в утверждении «все языки одинаково влажны».
Язык, на котором нам случилось заговорить, – это тюрьма, ограничивающая круг понятий, которые мы способны воспринять.
В немецком девушка лишена пола, хотя у репы, скажем, он есть.
Гретхен: Вильгельм, где репа?
Вильгельм: Она пошла на кухню.
Гретхен: А где прекрасная и образованная английская дева?
Вильгельм: Оно пошло в театр.
Почему немецкое солнце женского рода (die Sonne) освещает день мужского рода (der Tag), а мужественная луна (der Mond) светит в женственной ночи (die Nacht)?
Но если вы, носители английского языка, почувствовали искушение посочувствовать тем, кто скован тяжкой ношей иррациональной родовой системы, подумайте еще раз. Я ни за что бы не поменялся с вами. Мой разум может быть отягощен случайным и нелогичным набором ассоциаций, но зато мой мир имеет так много того, чего вы полностью лишены, ведь ландшафт моего языка гораздо плодороднее, чем ваша сухая пустыня среднего рода.
Император Священной Римской империи, Карл V, король Испании, эрцгерцог Австрии, владевший несколькими европейскими языками, признавался, что говорит «по-испански с Богом, по-итальянски с женщинами, по-французски с мужчинами и по-немецки со своей лошадью»
Несомненно, многие возразят, что мало что лучше подтверждает укоренившиеся стереотипы о великих европейских культурах, чем то, как они сами определяют концепцию культуры. Разве определение Чамберсов — не сама квинтэссенция английскости? Довольно непрофессиональное, в своем ни на что не претендующем списке синонимов, вежливо избегающее любых неудобных определений. А что может быть более немецким, чем немецкое определение? Нещадно доскональное, чрезмерно заумное, оно беспощадно вбивает понятие в голову. А французское? Высокопарное, безнадёжно идеалистичное и одержимое le gout.
Принципиальные отличия языков не в том, что каждый язык дает возможность выразить – ибо теоретически любой язык может выразить что угодно, – но в том, какую информацию каждый язык заставляет выражать обязательно.
В австралийском языке дирбал слово «вода» относится к женскому роду, но в другом туземном языке, маяли, вода относится к растительному роду. Этот растительно-овощной род соседнего языка курр-кони включает в себя слово «эрриплен» – «аэроплан». В африканском языке суппире род для «больших вещей» включает, как и следовало ожидать, всех крупных животных: лошадей, жирафов, бегемотов и так далее. Всех? Ну, почти: одно животное не сочли достаточно большим, чтобы туда включить, и вместо этого причислили к человеческому роду – это слон.
Язык народа, как нам часто говорят, отражает его культуру, психологию и образ мышления. Люди в тропическом климате беспечны настолько, что вполне закономерно растеряли почти все свои согласные. И достаточно только сравнить мягкие звуки португальского языка с резкостью испанского, чтобы понять суть разницы между этими двумя соседними культурами. Грамматика некоторых языков попросту недостаточно логична для выражения сложных идей. С другой стороны, немецкий язык – идеальное средство для максимально точного формулирования философского глубокомыслия, это очень упорядоченный язык, поэтому и сами немцы мыслят весьма упорядоченно. (Но разве не слышен в его безрадостных, лишенных изящества звуках прусский шаг?) В некоторых языках нет будущего времени, поэтому их носители, естественно, понятия не имеют о будущем. Вавилоняне с трудом поняли бы название «Преступление и наказание», потому что на их языке для описания того и другого использовалось одно и то же слово. Скалистыми фьордами веет от резких интонаций норвежского языка, а в скорбных мелодиях Чайковского можно расслышать твердое русское «л». Французский – не только романский язык, но и язык романов. Английский слишком легко приспосабливается, можно сказать, что это язык с неразборчивыми связями, а итальянский… ох уж этот итальянский!
Немецкие столовые приборы отлично представляют весь диапазон гендерных ролей: das Messer («нож») все-таки «оно», но по другую сторону тарелки лежит во всем блеске мужественности ложка (der Löffel), а рядом с ним, пылая сексапильностью, женственная вилка (die Gabel). Но в испанском уже у вилки (el tenedor) волосатая грудь и зычный голос, а у нее (la cuchara – «ложка») соблазнительная фигура.
В заключение я могу сказать, что я до сих пор так и не понял, к какой сфере же можно отнести книгу, да и можно ли вообще это сделать? Данный труд, включающий в себя культуру, цветовосприятие, ориентацию в пространстве, физику, биологию, антропологию, лингвистику и прочие аспекты ещё раз доказывает, насколько же многогранен наш мир, в частности, человек.
Цитаты:
Когда дело доходит до «центрального открытия» насчет равной сложности всех языков, лингвисты никогда не спешат сообщить, где, когда или как было сделано это открытие. Они говорят: «Просто поверьте, мы знаем». Так вот: не верьте! Мы понятия не имеем!
Мало какие переживания взрослых могут соперничать с приступом подросткового философствования поздней ночью.
Соглашаясь с коллегами, научной карьеры не сделаешь.
Массовая амнезия в истории науки
Нет такого языка – даже у самых «примитивных» племен, – который по своей природе непригоден для выражения самых сложных идей.
В утверждении «все языки одинаково сложны» столько же смысла, как в утверждении «все языки одинаково влажны».
Язык, на котором нам случилось заговорить, – это тюрьма, ограничивающая круг понятий, которые мы способны воспринять.
В немецком девушка лишена пола, хотя у репы, скажем, он есть.
Гретхен: Вильгельм, где репа?
Вильгельм: Она пошла на кухню.
Гретхен: А где прекрасная и образованная английская дева?
Вильгельм: Оно пошло в театр.
Почему немецкое солнце женского рода (die Sonne) освещает день мужского рода (der Tag), а мужественная луна (der Mond) светит в женственной ночи (die Nacht)?
Но если вы, носители английского языка, почувствовали искушение посочувствовать тем, кто скован тяжкой ношей иррациональной родовой системы, подумайте еще раз. Я ни за что бы не поменялся с вами. Мой разум может быть отягощен случайным и нелогичным набором ассоциаций, но зато мой мир имеет так много того, чего вы полностью лишены, ведь ландшафт моего языка гораздо плодороднее, чем ваша сухая пустыня среднего рода.
Император Священной Римской империи, Карл V, король Испании, эрцгерцог Австрии, владевший несколькими европейскими языками, признавался, что говорит «по-испански с Богом, по-итальянски с женщинами, по-французски с мужчинами и по-немецки со своей лошадью»
Несомненно, многие возразят, что мало что лучше подтверждает укоренившиеся стереотипы о великих европейских культурах, чем то, как они сами определяют концепцию культуры. Разве определение Чамберсов — не сама квинтэссенция английскости? Довольно непрофессиональное, в своем ни на что не претендующем списке синонимов, вежливо избегающее любых неудобных определений. А что может быть более немецким, чем немецкое определение? Нещадно доскональное, чрезмерно заумное, оно беспощадно вбивает понятие в голову. А французское? Высокопарное, безнадёжно идеалистичное и одержимое le gout.
Принципиальные отличия языков не в том, что каждый язык дает возможность выразить – ибо теоретически любой язык может выразить что угодно, – но в том, какую информацию каждый язык заставляет выражать обязательно.
В австралийском языке дирбал слово «вода» относится к женскому роду, но в другом туземном языке, маяли, вода относится к растительному роду. Этот растительно-овощной род соседнего языка курр-кони включает в себя слово «эрриплен» – «аэроплан». В африканском языке суппире род для «больших вещей» включает, как и следовало ожидать, всех крупных животных: лошадей, жирафов, бегемотов и так далее. Всех? Ну, почти: одно животное не сочли достаточно большим, чтобы туда включить, и вместо этого причислили к человеческому роду – это слон.
Язык народа, как нам часто говорят, отражает его культуру, психологию и образ мышления. Люди в тропическом климате беспечны настолько, что вполне закономерно растеряли почти все свои согласные. И достаточно только сравнить мягкие звуки португальского языка с резкостью испанского, чтобы понять суть разницы между этими двумя соседними культурами. Грамматика некоторых языков попросту недостаточно логична для выражения сложных идей. С другой стороны, немецкий язык – идеальное средство для максимально точного формулирования философского глубокомыслия, это очень упорядоченный язык, поэтому и сами немцы мыслят весьма упорядоченно. (Но разве не слышен в его безрадостных, лишенных изящества звуках прусский шаг?) В некоторых языках нет будущего времени, поэтому их носители, естественно, понятия не имеют о будущем. Вавилоняне с трудом поняли бы название «Преступление и наказание», потому что на их языке для описания того и другого использовалось одно и то же слово. Скалистыми фьордами веет от резких интонаций норвежского языка, а в скорбных мелодиях Чайковского можно расслышать твердое русское «л». Французский – не только романский язык, но и язык романов. Английский слишком легко приспосабливается, можно сказать, что это язык с неразборчивыми связями, а итальянский… ох уж этот итальянский!
Немецкие столовые приборы отлично представляют весь диапазон гендерных ролей: das Messer («нож») все-таки «оно», но по другую сторону тарелки лежит во всем блеске мужественности ложка (der Löffel), а рядом с ним, пылая сексапильностью, женственная вилка (die Gabel). Но в испанском уже у вилки (el tenedor) волосатая грудь и зычный голос, а у нее (la cuchara – «ложка») соблазнительная фигура.
Комментарии
Отправить комментарий